Винсент, ваша компания называется «Трансфэр». Какой смысл вложен в это название?

Это игра слов, раскрывающая концепт компании. Когда я приехал в Россию, я знал, что не хочу заниматься продажей товаров народного потребления. Я хочу продавать решения для производства. Мое предыдущее место работы – консультант по улучшению технологических процессов, где я, пытаясь разобраться в определенных моментах, наблюдал множество рационализаторских предложений на рабочих местах, всяческих оптимизаций и ноу-хау, без которых все работало бы хуже. На французском языке ноу-хау – «de savoir-faire». А выражение «Transfert de Savoir-faire» означает передачу ноу-хау, передачу знаний. По моему мнению, это было сутью того, чем я хотел заниматься. Поэтому начало и окончание этой фразы и стало названием фирмы «Transfaire». Ведь звучит, да?

А почему вы выбрали для ведения бизнеса Россию?

Все получилось не специально. Произошло так, что я сначала уехал жить в Россию и уже здесь создал свое дело. Сейчас расскажу «историю болезни». 

Когда мне было четырнадцать лет, в школе нужно было выбирать для изучения второй, после английского, иностранный язык. Им стал русский – своего рода, элитарный язык, изучая который можно было поступить в более престижный колледж. Вообще в моей семье всегда был интерес к Советскому Союзу. После войны Французская коммунистическая партия была самым сильным политическим объединением, и у французской интеллигенции, в том числе и у моих родителей, были популярны «левые» настроения, был популярен социализм. Моя мама рассказывала, что плакала от счастья, когда узнала, что Гагарин полетел в космос. У нас дома были пластинки с русскими песнями, мы ездили в единственный парижский кинотеатр, где показывали фильмы Тарковского, Иоселиани, Михалкова… 

А еще я два раза был в Советском Союзе. Первый раз – ребенком, с родителями, мы два месяца путешествовали на машине по вашей стране, доехав до Тбилиси. Когда мне было двадцать три, мы с моей подругой повторили этот вояж на «жигулях», купленных мною с первой зарплаты. «Жигули» тогда продавались во Франции и имели репутацию недорогого надежного автомобиля, который в случае поломки можно починить своими руками. 

Когда мне исполнилось тридцать, я решил уехать из Франции в Россию. К тому времени я заскучал на своей работе, досконально, как мне кажется, в ней разобравшись. Еще мне не нравились милитаристские настроения, охватившие все тогдашнее французское общество, потому что шла война с Ираком. Мне захотелось все бросить и покинуть страну. Моя супруга смогла устроиться на работу в Консульство Франции в Санкт-Петербурге на очень хорошую зарплату – и мы полетели в Россию, где на тот момент только-только появились капитализм и свободный рынок. Это был январь 92-го. 

Серьезную долю в вашем бизнесе занимают поставки оборудования для молочной промышленности. Почему так получилось?

 Прилетев в Россию, первые пару лет я работал в качестве фрилансера, оказывая консультации по вопросам организации труда, продавал софтвер. Потом один европейский дилер, занимающийся закупкой в СССР молочного белка казеина, узнал, что здесь работает молодой французский инженер-агроном, узнал про меня. 

В начале девяностых сложилась ситуация, что предприятия, продававшие казеин, обанкротились. Оказавшись без каналов поставок сырья, дилер нанял меня в качестве агента, и я принялся ездить по молочным заводам, покупая, где можно, казеин. Однажды я оказался на Воронежском молочном комбинате. У них был нужный мне продукт, но просили они за него не деньги, а оборудование – по популярной тогда схеме бартера. Это был чистой воды авантюризм, поскольку я никогда не занимался такого рода бизнесом, тем более в России. Но все получилось. Мы поставили на Воронежский завод сепаратор немецкой фирмы «GEA», который очень помог их производству. И это оказалось первой ласточкой. 

После того, как мне удались поставки оборудования еще на несколько молочных предприятий, я почувствовал уверенность в своих силах и принял участие в небольшой выставке в Ленэкспо в Гавани. Там к «Трансфэр», как к эксклюзивному дистрибьютору, пришли партнеры, с которыми мы работаем до сих пор. Это «Simon Freres», производитель маслодельного оборудования, и компания «Serap», занимающаяся охладителями для молока. Так все и началось в середине девяностых, примерно двадцать пять лет назад. 

Интересно было бы узнать ваше мнение как европейца, есть ли какие-то специфические проблемы при ведении бизнеса в современной России? 

Отличия, конечно, есть, хотя в целом произошло выравнивание между Россией и Западом по этому вопросу. Впрочем, надо понимать, что Запад тоже разный. Культура ведения бизнеса во Франции отличается от таковой, скажем, в Италии. 

В России взаимоотношения «покупатель – продавец» пока еще более уравновешенные, чем в Европе, где крупные клиенты ведут бизнес жестко, по-силовому. Платят мало, поздно, в контрактах прописаны громадные штрафы, грозящие в случае срыва сроков поставки и т.д. В России клиенты, если это не представители западных концернов, более лояльны. 

Еще есть различия в таком явлении как коррупция. Коррупция во Франции – это не просто подкуп, а явление такого уровня, что может уже рассматриваться частью системы. Например, бывшие члены министерства финансов становятся функционерами частных банков… Но, если честно, я не знаю никого из своего окружения во Франции, кто давал бы взятки. Такого нет. Хотя в России мы тоже взяток не даем.

Еще, как мне кажется, в России до последнего времени была некая терпимость к непрофессионализму. То есть ты совершил ошибку, но у тебя есть энергия, есть время, чтобы все исправить – и тебе это прощается. А на Западе сейчас ты совсем не имеешь права ошибаться.

Помимо перечисленного есть и личный нюанс. Обладая двумя системами мышления, французской и русской, я часто сталкиваюсь с моментом, что на русском языке нет тех слов, чтобы я в точности донес свою идею, придуманную на французском – и наоборот. 

Но, не смотря на различия, бизнесом в России заниматься можно – и еще как! 

Винсент, как вы оцениваете перспективы тех сегментов рынка, в которых работаете?

Отличные перспективы! «Трансфэр» работает с предприятиями первичного сектора экономики – сельское хозяйство, химическая промышленность. Образно говоря, мы поставляем оборудование для производств, обрабатывающих сырье, будь то молоко или углеводороды. А в России много любого сырья. Достаточно посмотреть на карту, чтобы все понять. Огромные пространства России – это мощные аграрные ресурсы. Под боком страны, где происходит демографический взрыв, и Россия может накормить не только собственное население, но и население Азии. Сельскохозяйственные предприятия, понимая это, перестают работать по-старому, пытаются наращивать свою производительность – и мы помогаем им.

Один из декларируемых принципов компании «Трансфэр» – экология. Что под этим подразумевается? Объясните, пожалуйста, ваше мировоззрение.

Технологии не могут быть эффективными, если они не экологичны, хотя бы на начальном уровне. То есть, высокий КПД современных технологий обусловлен, в том числе и тем, что в процессе работы они тратят меньше природных ресурсов, того же электричества или воды, тратят меньше сырья, меньше расходных материалов. Соответственно, любые современные технологии так или иначе экологичны. Это будто бы звучит немного демагогично, но ведь можно не останавливаться на этом утверждении и успокаиваться, а идти дальше. 

Например, основной источник белка для коров всего мира – соевый жмых. Лидеры мирового производства сои – Бразилия, Аргентина. Во-первых, это очень далеко от российских хозяйств, что ведет к удорожанию логистики и уменьшению КПД животноводства и прибыли в целом. Во-вторых, в Южной Америке под посевы соевых вырубаются тропические леса Амазонии, которые являются природным элементом защиты от глобального потепления. Думаю, всем известно, какая это серьезная и актуальная проблема. Но есть система кормления крупного рогатого скота Aliplus, поставляемая нами на российский рынок. Aliplus позволяет производить высококачественные кормовые смеси на основе зерновых, растущих в собственном регионе – овса, гороха, кукурузы, ячменя. И это – настоящая революция, потому что добавка увеличивает содержание белка в кормах, из рациона исключается дорогостоящая соя, при производстве которой губится важнейшая эко-система, по сути дела, «легкие» планеты. И получается, что система кормления Aliplus не только приносит прибыль клиенту, но и еще защищает природу. 

Или приведу другой пример. Расскажу о зерновой сеялке прямого посева Maxidrill фирмы «Sky Agriculture», которая есть в наличии на нашем складе. Регулярная вспашка земли перед посевом приводит к нарушению структуры плодородного слоя, убивая почву. Прямой посев – это отказ от перепахивания земли. Посев ведется по пожнивным остаткам. Помимо экономии топлива и уменьшения затрат рабочей силы из-за отсутствия отдельного процесса вспашки это сильно уменьшает эрозию почвы, ее выветривание, удерживает в ней влагу, улучшает баланс органических веществ. Соответственно, повышается и урожайность. Опыт все той же Аргентины, где широко применяется метод прямого посева, говорит об увеличении рентабельности сельского хозяйства. И наше стремление продавать зерновые сеялки прямого посева обусловлено как выгодой для хозяйств, так и экологическим фактором. 

В этом мое глубокое убеждение – продаваемые нами технологии должны не просто приносить прибыль клиентам, но и быть экологичными, что маркирует их как «правильные», перспективные технологии, способные помочь сохранить планету для наших детей.

А насколько сложно проламывать сложившиеся стереотипы, продавая такие технологии?

Технологии, о которых я говорю – своего рода революция, взрыв, если хотите. Их лозунг – забудьте обо всем, что вы знали до этого. И, наверное, этим можно напугать консерваторов. Задача нашего бизнеса – найти клиентов, не чуждых, может быть, даже некоторому авантюризму, которые не побоятся стать пионерами. Тех, кто готов экспериментировать, обладая интуицией или знаниями, что это перспективно, что за такими технологиями будущее. 

И да, это долго и сложно, но этим стоит заниматься, поскольку, повторюсь, Земля – замкнутая система, ресурсы которой, даже такие, как воздух и вода, небезграничны.

Продолжаем разговор об изменении мира. Как ваша компания отреагировала на кризис, вызванный пандемией COVID-19?

Мы оказались очень устойчивыми к кризису. Несомненно, повлиял тот факт, что у многих наших проектов длинный бизнес-цикл – мы продаем сегодня то, что поставляем, условно, через год. 

Но в первую очередь наша стабильность связана с ускорившейся диджитализацией, которая оказалась совместима с холакратией – системой менеджмента, некоторое время назад внедренной в «Трансфэр». Если коротко, то это эффективный способ децентрализации иерархии «босс – подчиненный». В «Трансфэр» действуют самоорганизующиеся команды, так называемые круги, решающие определенные задачи, между их участниками проводятся тактические совещания по видео-конференц-связи – и все это началось задолго до режима самоизоляции, вызванного пандемией. Поэтому мы разошлись работать из офиса по домам практически без стресса, для нас это было не в новинку. 

Во время «удаленки» мы тут же очутились в асинхронной среде, когда необязательно, если того не требует срочность, отвечать на сообщение в электронной почте или мессенджере сразу после получения. Или когда можно создать контент, который чуть позже просмотрят многие из твоих коллег в то время, когда ты будешь заниматься чем-то другим или отдыхать. Или когда можно попытаться выстроить собственный рабочий день ближе к своим циркадным ритмам. Эти асинхронные коммуникации, когда сотрудники, находясь в разных часовых поясах и странах, работают с одними и теми же документами на гугл диске компании, вносят мгновенно обновляющиеся изменения и комментарии, улучшают рабочие процессы.   

Из-за COVID-19 многие клиенты также были согласны работать удаленно. Не надо было лететь и ехать в регионы, тратя и деньги, и время. Все факторы, о которых я рассказываю, повлияли на производительность, и мы в это непростое время чувствуем себя очень уверенно.

Получается, ваш рабочий день тоже диджитализировался, превратился в многочасовое сидение перед экраном монитора? Одно совещание, другое…

Увы. Для бизнеса это хорошо, а для человека, как для социального животного –­ не очень. Сначала, конечно, ты получаешь удовольствие, что можешь работать, не выходя из дома, можешь что-то делать, но потом оказывается, что тебе нужно живое общение. Недавно мы участвовали в международной выставке «Agros» в Москве, на которой наши сотрудники, наконец, встретились друг с другом и смогли пообщаться не через экран, удовлетворить свой социальный голод. Понемногу мы начинаем выходить в оффлайн. Возможно, скоро я снова окажусь в Петербурге.

А какое у вас любимое место в городе?

Очень люблю Васильевский остров, где я начинал жить в Петербурге. Я постоянно ездил по Дворцовому мосту, и открывающиеся с него виды Невы, набережных, Петропавловки наполняли меня своей энергетикой. То же самое происходит со мной всякий раз по возвращению в Россию – прямо до мурашек… Еще нравятся Озерки. Вспоминаю сейчас, как одно время я играл там в бадминтон... Да много мест, на самом деле! Побережье залива, например!..

Вообще, заметил одну вещь. Зная о России много больше, чем средний француз, я понимаю, что все равно ее не знаю – и это рождает желание узнать о России что-то еще. 

Винсент, о чем я вас не спросил, но, может быть, вы хотели бы рассказать? Время открытого вопроса.

Интересно, как все непредсказуемо складывается. Никогда не думал, что большую часть моей профессиональной жизни будет связана с Россией. Когда я начинал бизнес, думал, что все продлится лет пять, не больше. Если бы я был наемным работником, наверное, так бы и случилось. Но из-за того, что я собственник компании «Трансфэр», я увидел, что образуется система связей, основанных на доверии и взаимных обязательствах.

Приходя работать в «Трансфэр», человек доверяет мне, решая, что в этой компании он сможет стабильно работать, получать зарплату, развиваться. Соответственно, и мы доверяем, что этот сотрудник – именно тот, который нам нужен. Это происходит внутри компании, а вне ее существует доверие между нами и нашими клиентами, нами и нашими поставщиками. Из-за такой очень человеческой стороны бизнеса, я неожиданно понял, что не могу остановить процесс под названием «Трансфэр». И не могу выйти из него.

Временами становится очень забавно, когда я ощущаю, что компания – как выросший ребенок. Да, разумеется, он твой, но разве можно сказать, что двадцатидевятилетний ребенок находится полностью под твоим контролем? Вот так и здесь.

Елена, один из первых моих сотрудников, говорит, что «Трансфэр» больше, чем люди. Через некоторое время фирма становится практически живым автономным организмом. У нас появляются новые коллеги, другие покидают нас, но компания адаптируется к этому, к внешним факторам вроде той же пандемии, оставаясь со своей энергетикой, со своим отношением к окружающему миру. Рано или поздно я, безусловно, тоже покину «Трансфэр», но при этом верю, что организм будет продолжать жить.  

Чем вы больше всего гордитесь в профессиональном плане?

Отдельный повод для моей гордости – процесс холакратии, запущенный в «Трансфэр». Я всегда искал способ управлять компанией не на основе доминации, отказавшись от формулы «я – начальник, ты – дурак». Холакратия упраздняет командные отношения между руководителем и подчиненным, вымывает некий детский инфантилизм, когда сотрудник просто ждет приказов начальства, чтобы начать их выполнять. Холакратия радикально отказывается от этого всего. 

Все работники имеют свои так называемые «роли», и в рамках этих ролей добиваются результатов, объективно нужных не для начальника из кабинета, а для своего коллеги с другой ролью или того, у кого роль такая же, но выше авторитет, чтобы он мог выполнять свое дело. Никуда не деваясь, контроль становится неявным, действия сотрудников приобретают осмысленность, повышается уровень вовлеченности.

Мы находимся на начальном этапе этой «взрослой» и амбициозной системы менеджмента, компания будет развиваться в этом направлении дальше. Результаты, которые мы при этом достигнем и уже достигаем ­– и есть предмет моей гордости.  

 И последний вопрос на ход ноги, для настроения ­– и тоже имеющий отношение к сельскому хозяйству. Главный продукт, с которым у всех ассоциируется Франция – конечно, вино. Какое вино предпочитаете вы – человек, у которого, как и у всех французов, эта культура в крови.

Да когда как! Долгое время я был поклонником бордо, которое не может быть плохим, даже самое дешевое. Теперь оно меня скорее огорчает, потому что произошла унификация бордо. Игроки, торгующие этим вином на крупнейших американском и китайском рынках, все как один, хотят иметь во вкусе танины, хотят аромат дуба, и производителям приходится принимать правила игры. Из бордо исчез приятный элемент сюрприза, когда оно вдруг удивляет своим вкусом или ароматом. 

Теперь в моих фаворитах бургундское, в котором остается, можно сказать, приглашение к неожиданному путешествию. В Бургундии много маленьких независимых производителей, в отличие от того же Бордо, где собственниками хозяйств уже являются не работающие на них люди, а международные фонды и корпорации. Мир меняется независимо от того, хочется нам этого или нет!

                                                                                                                                                      Воронин Денис